Книга 50 и одно дыхание глубже - Лина Мур

– Надо для начала помыть всё, а потом обеззаразить, – бормоча, расставляю найденное вокруг его ног. Наблюдает за каждым моим движением, пока я дрожащими руками беру его руки, и открывая бутылку, аккуратно поливаю. Смываю грязь и кровь, но боюсь, что это лишь верхушка айсберга. Они опухли, до тошноты страшно смотреть на это. Заставляю себя, распахивая аптечку, и ищу бинты. Только вата, которую складываю и, открывая алкоголь, смачиваю их.

– Не больно? – Тихо спрашивая, собираюсь сама с силами, чтобы приложить вату к его ранам.

– Нет. Не чувствую, – отзывается он. Киваю сама себе и резко прикладываю импровизированные повязки к его рукам. Даже не дёргается, когда у меня внутри всё переворачивается. Не сбивается его дыхание. Ровное. Едва уловимое.

– А тебе? – Его вопрос заставляет поднять голову. Моргаю и хмурюсь непонимающе.

– Тебе больно, – усмехаясь, дёргает руками, что я выпускаю их из своих. Сбрасывает вату и подхватывает бутылку. Одним движением подносит ко рту и делает большой глоток.

– Николас…

– Я купил это для Арнольда. Он любит хороший виски, а я ненавижу, – перебивает, облизывая губы, и снова делает глоток.

Не знаю, что сказать. Только наблюдаю, как он отстранённо крутит бутылку и снова пьёт. Что я могу сделать в этой ситуации? Ничего. Не забрать у него алкоголь, не хочу ругаться, но ему будет только хуже, когда градус забурлит в его крови. Знаю. Тоже переживала.

– Иди ко мне, Николас, – ласково зову его, устраиваясь рядом, и облокачиваюсь на машину. Единственное, что в моих силах, быть с ним. Если надо, то молчать, но не отпускать. Вместе. Дышать одной болью, разрываться и возноситься рядом друг с другом.

Поворачивает на меня голову с затуманенным взглядом.

– Иди, – раскрываю руки и сама подхватываю его за плечи. Тяжело разворачивать его, но сейчас он не понимает, как пережить пустоту внутри. А я знаю. Мне он был необходим тогда, и я жила только благодаря воспоминаниям, связанным с ним. Кое-как удаётся уложить его спиной к своей груди. Словно ему всё равно, позволяет делать с собой любую фантазию. Но она одна – помочь.

– Я люблю тебя, – шепчу и целую его в волосы. Делает глоток из бутылки и молчит. Кладу подбородок на его макушку и смотрю впереди себя.

Не знаю, как долго мы молчим, тишина окутывает своей тяжестью каждую клеточку моего тела. Только булькающие звуки, когда он подносит бутылку ко рту. А мне больно, действительно больно видеть его таким и понимать, что в данный момент я бессильна.

– Я видел тебя, – раздаётся его хриплый голос, но странный, очень певучий. Пьяный.

– Где? – Удивляясь, поднимаю голову с его макушки.

– В магазине. Ты такая смешная. Пряталась, думая, что не увижу. А я видел. Ждал, какой шаг ты сделаешь следующим. Такая маленькая. Глаза… глубокие и большие. Глаза. Мне понравились глаза, – разрывая свою речь смешками, произносит он.

– Сочный засранец! – Улыбаясь, перебираю его волосы. Вспоминаю то время, ту секунду, когда мой мир начал меняться.

– Упрямая кукла, – снова смеётся, делая глоток.

– Почему кукла? – Обиженно спрашиваю я.

– В магазине видел. Люси… она так мечтала о кукле. Говорила мне об этом, и я купил такую. У них глаза большие и кожа гладкая. Нетронутая. Кукла, маленькая крошка со своей судьбой. Без характера и прошлого. А другая… я встретил её… она упрямая очень. Всё делает наперекор, не слушает и кожа у неё другая. Нежная. Мягкая. Руки её… мне нравятся они. Она не умеет бояться, она бесстрашная. Она моя. Мишель, даже имя у неё необычное. Как для чего-то совершенного в этом мире, – в глазах скапливаются слёзы, когда слышу своё имя и закусываю губу, чтобы в голос не расплакаться от щемящей сердце любви, что таится в нём.

– Я любил её… так любил… очень, – продолжает. Хлюпаю носом, пока доходит смысл слов в прошедшем времени.

– Больше не любишь? – Выдыхаю, а рука замирает в его волосах.

– Не знаю. Я ведь заботился о ней с самого детства. Так любил её. Больше всех. Всё готов был отдать, чтобы она никогда не помнила ужас, который переживали мы. Любил её… Люси… так любил, – судорожно выдыхает, а острые зубья страха отпускают сердце.

– И у меня появилась другая крошка, она ведь куколка, а Люси её не полюбила. А я же любил…, наверное, именно так. Иногда я думаю, а что такое любить кого-то. Люси и моя крошка разные. Пришёл я к ней и рассказал, что нашёл способ быть нормальным. Нашёл свой мир, который помог мне увидеть, что я не чудовище. И она была рада за меня, подталкивала туда, поощряла и заставляла больше развиваться. А крошки не было, была боль. Темно и тихо. Думал, что живу правильно. Но она же… она показала мне иное. Насколько на самом деле боль, которую дарил я, может убивать. По частям. Медленно. Необратимо убивает она, – вздыхает. Сдерживаюсь, чтобы не закричать от ненависти к его сестре. Выходит, она вместо того, чтобы помогать ему, наоборот, топила глубже. Чтобы он был зависим от этого, как и от неё.

– Нельзя говорить… заткнись, Николас, заткнись, – дёргается в моих руках, а я крепче прижимаю его.

– Нельзя. Она плачет, потому что я сказал ему «ублюдок». Я сказал… заткнись. Говорить о сердце нельзя. Чувствовать нельзя. Боли нет. Ничего нет. А он связывает меня… неприятно… знаю, что сейчас будет. Не хочу смотреть… кричать хочу… убежать хочу… надо помощь позвать. Ни слова, Николас, не говори ему ни слова, – зло шипит он. Жмурюсь от раздираемой боли внутри. Воспоминания. Он слаб в них, когда разум опьянён. Он живёт ими, а я дышу им.

– Тише… тише… – шепчу, глотая слёзы. Расслабляется под моими руками, мягко гладящими его по голове, плечам и груди.

– Она больше не плачет. Просит, чтобы что-то сказал. Нельзя. Крови так много, а он… встаёт и снова пытается поймать её. Крошка, я должен спасти… – пытается вырваться из моих рук.

– Николас, я здесь. Тише, – всхлипывая, удерживаю его. Падает снова на мою грудь. Кусаю губы, только бы пережить. Дышит рвано, быстро и с его виска скатывается пот. Он горит под моими ладонями, а я шепчу ему на ухо, что всё позади. Затихая, находит бутылку и делает глоток.

– Он любил пить. Ненавижу. Эту слабость ненавижу. Он пьёт… а это так противно. Горько и горит всё. Молчать. Хорошо… тихо… – шепчет он. Сжимаю губы, роняя слёзы на его волосы. Господи, как чудовищно. Его отец чудовище.

– Ненавижу детей. Люси беременна… плачет так. Аборт должна сделать, не слушает меня. Должен помочь… должен… я же люблю её. Должен улыбаться, когда мне противно. Должен ударить… придушить того, кто это сделал. Сама. Хотела сама. Помогать. Дом купить и родителям тоже. Я должен им. Должен… – издаёт стон, а мне терпеть сил нет. Понимать, как использовали его страхи против него. Не говорит об этом, а я чувствую. Каждой клеточкой тела чувствую, насколько он был одинок в своём мире. Чуждый в своей семье и пытающийся доказывать свою человечность.

– У меня никого нет больше…